Как скучно всё у художников группы «Маковец»: «родился, учился, женился, написал картину…» Михаил Ксенофонтович Соколов хотя формально и был им ровесником, но пришёл в искусство позже, и поэтому является ярким представителем следующей эпохи – эпохи между двух войн.
Его жизнь очень похожа на кого-то из героев Джека Лондона. Жизнь ницшеанца всегда почему-то похожа на бульварный роман.
То есть, в отличие от Джека Лондона, Соколов, скорее всего не изучал Ницше, но это его преклонение перед красотой, оторванной от мира… Эта носившаяся в воздухе идея великой личности, идея сверхчеловека, супермена… За бульварными романами всегда почему-то чувствуется Фридрих Ницше.
Его знали, ценили, но как-то сторонились (странный). Он не был обделен вниманием критики. В 1929-м году в Академии состоялось заседание, посвященное его творчеству, где Д. С. Недович сказал: «Одержимый своей живописной мечтой, он носит в себе упрямые образы романтических пейзажей, причудливых голгоф, старомодных женщин в манерных шляпах. Он упирается в свою фантазию и не признает сегодняшнего дня».
А какой настоящий художник обходится без мечты, без того, чтобы погружаться в момент творчества в иной мир? Просто не все делают это так демонстративно. И не во все эпохи эта нелюбовь к современности так сурово наказывается.
В начале октября 1938 года на собрании художников Михаилу Соколову была выделена мастерская на Верхней Масловке, о которой он мечтал. Претендентов было много, но дали именно ему.
«Были провокационные выступления, но, к сожалению провокаторов, я не шел на них. Я говорил последним. Когда поднимался по ступенькам к «месту оратора», то, по замечанию одного из моих друзей, мой вид был человека, идущего на эшафот к «своей неизбежности», - разница лишь та, что шел под аплодисменты, как модный тенор… Получение мастерской превратилось в какой-то фарс…» (М. Соколов)
Только не фарс, а романтическая драма: через месяц на него написали донос, и Соколов был арестован.
Очень интересно, кому досталась в результате его мастерская.
«Какое ужасное время!»
Время делают обыкновенные люди. И ту эпоху сделали обыкновенные люди, которые написали 4 миллиона доносов. Военные писали доносы на военных, соседи на соседей, рабочие на рабочих. Соответственно, художники стучали на художников. «Время такое было», ага. Соколов получил 7 лет, а его мастерская отошла к другому художнику. «Такое было время».
Интересно, что больше всего огорчало Соколова в этой ситуации? Предательство? Бытовые трудности? Нет. Из письма:
«Особенно тяжело сознание, что не сумел подвести своего живописного итога. Для этого было бы достаточно год-два. Я уже приступил, но тут же и наступила катастрофа». (М. Соколов)
Бытовые обстоятельства по-прежнему мало его волнуют. Он как будто не живёт, а пишет книгу, а все его картины - иллюстрации к этой книге. У русских такое бывает: ну вот попалась в детстве человеку такая книжка, и это определило всю его жизнь.
В какой-то момент «светлые умы» Гулага решают, что глупо использовать художников на лесоповале, и на станции «Тайга» создается артель по производству изо-продукции. У Соколова появляется возможность писать дрянными красками на дрянной фанере прекрасные картины – о чем он, захлебываясь от счастья, пишет своим друзьям. Он написал больше 100 работ, живопись эта продается в лавках, но, к сожалению, берут не очень… И через пару месяцев артель закрывают: не рентабельно переводить на художников краски и фанеру. А так (подумалось), брали бы люди картинки - цена-то копеечная! - и скольким бы художникам спасли жизнь…
После закрытия артели Соколов находит новую возможность заниматься творчеством: он создает сотни шедевров с помощью огрызков карандаша, мела, зубного порошка, земли, золы, сажи и всего, что пачкается на крохотных листочках бумаги для папирос, которую продавали в лагерной лавке:
В лагерях порой рисовали. До нас дошли изображения условия быта, портреты, сцены наказаний и т.д. Чтобы сохранить в себе человеческое, люди пытались смотреть на это со стороны, художественно. Но Соколов не был жертвой – он был художником: даже в лагере он мог писать только своё. Он видел только своё:
Думаю, это и есть качество, отличающее настоящего художника: он может писать только красоту.
Эти крохотные листочки Соколов рассылал из лагеря в письмах своим друзьям и ученикам. Несмотря на свой микроскопический вид, они обладают всеми качествами большого искусства.
В них есть воздух, есть форма, создаваемая цветом, образ, красота… Эти вещи монументальные – т.к. выдерживают практически любое увеличение масштаба.
В 1943-м году его новая жена, Надежда Васильевна Верещагина-Розанова (дочь философа Василия Васильевича Розанова) добивается досрочного освобождения Соколова.
Фантастическая история, как он, выбираясь из Сибири, находит семью своего ученика Сергея Эйгеса – сам он был на фронте, а семья жила в эвакуации в Челябинске. Нашел, не зная адреса, случайно, как в плохих книжках. Ввалился к ним, голодный и обмороженный, и они выхаживали его… (Как легко в 20-м веке люди умирают от холода и от голода – как на Клондайке у Джека Лондона).
Добирается до Москвы, но жить в Москве ему запрещено. Он едет в Ярославль, потом Рыбинск, пытается вести какой-то кружок рисования, чтобы получить паёк…
Голодное военное время… Соколов часто лежит на солнце, потому что «солнце даёт энергию», держит во рту камешки и речные ракушки… Его единственным другом становится галчонок, с которым он делит пополам каждый кусочек хлеба… Тьфу, что это, бульварный роман?
Николай Тарабукин, посылавший ему в Рыбинск деньги и продукты, с раздражением пишет Соколову: глупо тратить такую драгоценную еду на птенца! У Тарабукина был миллион дел: семья, дом, студенты, диссертация - а у Соколова кроме искусства не было ничего. Ни детей, ни огородика, ни какой-нибудь любимой безделушки, чтобы привязаться к ней и писать хотя бы натюрморты. У него было только искусство в чистом виде. И галчонок, который сначала стал стихотворением:
«Он с подбитым крылом, как и я,
Больше ему не летать…» (М. Соколов)
А потом умер и стал живописью:
Вскоре умирает и сам Михаил Ксенофонтович Соколов, не успевая воспользоваться с трудом добытым для него разрешением вернуться в Москву. И сразу всё вдруг высвечивается в совершенно другом свете: бульварный роман превращается в Судьбу.
И Голгофа, и цикл, посвященный страстям св. Себастьяна, и герои французской революции, и прекрасные дамы, и всадники, и пустынная парижская Москва, и лагерные идиллические пейзажи – всё вдруг сложилось.
Обычно свою мечту люди хранят внутри и по капельке, как смазочное вещество, добавляют в реальность – одухотворяя этой мечтой прозу жизни. Соколов не разбавлял свою художественную эссенцию ничем – не тратил ее на быт, коммуналку, на лагеря - он был художником в чистом виде, в нем не было ни малейшей примеси прозы. А когда у человека ничего нет, кроме искусства, для него искусство – эта неуловимая, невещественная энергия, которая оживляет мертвый листок бумаги – становится всем. И в результате сам человек – всё больше и больше напитываясь этой загадочной энергией – тоже постепенно превращается в идеальное произведение искусства.
Примерно так, с таким же бесстрашием отказываясь от мира, верующие в Бога становятся святыми.
