Fazir Mualim
13 марта в 07:59
следующие два (из 13-ти) вопроса от Кати Пебел. И мои ответы на них.
2.Это правда, что русский вы начали учить в 12 лет, а до того говорили только на родном лезгинском?
Когда мы переехали в город, мне было 9 лет, и я закончил второй класс сельской школы. На русском мы, разумеется, не говорили. Я знал только слово «нет», потому что для нас это было смешное слово: «нет» в лезгинском означает вошь, - и я его легко запомнил. Нас, детей, у родителей к тому времени было восьмеро. Самая старшая сестра уже вышла замуж, один брат служил в армии, самой младшей только исполнилось что четыре года, остальные все – школьного возраста. Двух старшеклассников, сестру и брата, решили оставить у бабушки доучиваться в селе, а нас троих, меня и двух сестёр, оформили в школу в Махачкале. Но так как мы не знали языка, нас всех оставили на повторный год – чтобы на знакомом материале проще было освоиться. Таким образом, закончив второй класс, снова попал в тот же второй. Я и в селе-то не водился с одноклассниками, не играл в общие игры, а тут вовсе замкнулся и замолчал. Молчал три года, пока не научился хорошо говорить. К доске выходил только, чтоб решать примеры по математике и читать наизусть стихи. В остальных случаях отказывался, мотал головой, и учителя, смирившись с тем, что я «молчащий», больше не вызывали к доске. Я страшно боялся ошибиться и неправильно что-то сказать, а заученный текст как бы не от себя говоришь. К концу 4-го класса к нам в класс пришёл новый мальчик, его посадили со мной, и в первый же день на уроке труда он попросил меня взять клей у соседа с моей стороны. Я испугался, что он подумает, будто я дурак, если отмолчусь, и сказал громко тому соседу: «Дай клей». Все посмотрели на меня, я покраснел, но с тех пор стал говорить.
Была ещё одна причина, по которой я решил молчать, пока не научусь правильно говорить. В этот же год вместе со мной в наш класс приняли другого мальчика. Он тоже только переехал из села, но, не зная языка, всё равно пытался общаться. С акцентом, коверкая и путая слова. Иногда его ставили мне в пример: поступай, мол, как он, а то ничему не научишься. Но быть похожим на другого, делать как другой делает – для меня тогда, в детстве, было невыносимо. Позже армия эту спесь с меня слегка сбила. Однако я уверен, что то детское ощущение своей уникальности и единственности вернее отражает задумку Бога в отношении человека, чем теперешнее стремление к типичности.
3. На каком языке было ваше первое стихотворение?
На русском. Я начал писать в пятом или шестом классе, точно не помню – получается, почти сразу, как заговорил. Понятное дело, что это были подражания: Некрасову, Багрицкому, позже Пушкину и Лермонтову – кого проходили по школьной программе. Да и стихами вряд ли можно было бы назвать. Но, думаю, не случись моей встречи с русским языком, я бы никогда не стал поэтом. Ведь не тянуло же на лезгинском что-то придумывать, кроме сценок, в которых сами же и играли. Лезгинский – для уха, русский – для глаз. Лезгинский – со сцены, русский – из книги. Я согласен с тем мнением, что не мы выбираем язык, а сам язык выбирает нас как способ своего существования. «Для такой деятельности, - рассуждает он, - мне подойдёт такой-то человек. Поэтому нужно вмешаться в его судьбу так, чтобы он оказался в необходимом месте в необходимое время». То есть у языка, в некотором смысле, полномочия судьбы.
----------------------------------
Мы уникальная страна - живем веками более 100 национальностей под одной крышей, и многие из малых сохранены именно благодаря этой крыше, объединены языком, который и есть душа страны, объединяющая даже не думающих на русском людей...Как бы даже в самом не русском уголке страны - здесь русский дух, здесь русью пахнет.